Дом скитальцев (Рисунки Н. Васильева) - Страница 7


К оглавлению

7

Но поздно, поздно! Она уже хрустела этой карамелькой, а бумажка с розовым котом, аккуратно разглаженная, красовалась под стеклом на ее столе.

— Вот какой! — сказала Тамара Ефимовна. — Какие наглые пошли дети, просто ужас! Вы слышали, Феденька?

Все уставились на меня, лишь толстый телеграфист трещал на своей машине.

Федя обмахивался конвертами, как веером.

— Любишь сладенькое, а? Ты ж эту не съел, сластена… — Он приглядывался ко мне очень внимательно.

Я начал отступать к двери, бормоча:

— Симке, по справедливости… Одну мне — одну ей… Сестре, Симке…

— Без всяких усилий я выглядел совершенно несчастным и жалким.

Девушка, подающая телеграмму, покраснела — ей было стыдно за меня. Федя сказал:

— Держи, семьянин, оп-ля!

Я не шевельнулся, и конфета (из правого кармана) упала на линолеум.

В эту секунду я почувствовал, что телеграфист, не поднимая головы и ничего не говоря, подал знак Феде. И сейчас же со мной случилось ужасное: будто меня проглотило что-то огромное и я умер, но только на секунду или две. Огромное выплюнуло меня. Конфета еще лежала на чистом квадратике линолеума, между мной и гитаристом, и он смотрел на меня как бы с испугом.

Кто-то проговорил: «Очень нервный ребенок». Девушка сунулась поднять конфету, но Федя нагнулся сам, опустил конфету мне в руку и легонько подтолкнул меня к двери. Бам! — ударила дверь.

Я стоял на тротуаре, мокрый от волнения, как грузовая лошадь.

А за стеклом почти уже все двигали челюстями, жевали проклятые конфеты. Даже толстый телеграфист — я видел, как он сунул карамельку за щеку.

Они оживленно разговаривали. Кто-то показал пальцем, что я стою за окном, и я сорвался с места и ринулся к Сурену Давидовичу.

Двойная обертка

Степка не вернулся. В кладовой Верка чистил мелкокалиберный пистолет. Сурен Давидович брился, устроившись на своей койке под окошком, в глубине каморки.

— Гитарист раздает отравленные конфеты! — выпалил я. — Вот!

Сур выключил бритву.

— Эти конфеты? Почему же они отравлены? Вот водичка, напейся…

Правда, я отчаянно хотел пить. Глотнул, поперхнулся. Верка тут же врезал мне между лопаток.

— Отстань, краснобровкин! — зарычал я. — На почту он пришел и раздает конфеты. В правом кармане отравленные, а в левом — не знаю.

— Опять почта? Сегодня слишком много почты. — Сур взял развернутую конфету, посмотрел. — Ты говоришь, отравлены? Тогда яд подмешали прямо на фабрике. Смотри, поверхность карамелек абсолютно гладкая. Давай посмотрим другую. — Он стал разворачивать вторую конфету и засмеялся: — Лешик, Лешик! Ты горячка, а не следопыт… — Сур снял одного розового кота, а под ним самодовольно розовел второй такой же.

Валерка захихикал. Дураку было понятно, что отравитель не станет заворачивать конфетку в две одинаковые бумажки.

— Кот в сапогах, — сказал Сур. — Автомат на фабрике случайно обернул дважды.

Ох я осел!.. Я невероятно обрадовался и немного разозлился. С одной стороны, было чудесно, что конфеты не отравлены и Тамар Фимна и остальные останутся в живых. С другой стороны, зачемон раздавал конфеты? Если бы отравленные, тогда понятно, зачем. А простые? Или он карманы перепутал и своим дал отравленные, а чужим — и мне тоже — хорошие? Но я-то, я, следопыт!.. В конфетной обертке не смог разобраться. Действительно, кот в сапогах. А я все думал: почему нарисован кот с бантиком, а называется «Сказка»? Сапоги плохо нарисованы — не то лапки черные, не то сапоги. «Попался бы мне этот художник!..» — думал я, рассказывая о происшествиях на почте.

Я упорно думал о неизвестном художнике, чтобы не вспоминать про то, как я умирал. Об этом я не рассказал, а насчет всего остального рассказал подробно. Верка таращил глаза и ойкал — наверно, Сур объяснил ему кое-что, пока меня не было.

Сур записал мой доклад в блокнот. Потыкал карандашом в листок:

— Из правого кармана он угощал всех, а из левого кармана — по выбору. Так, Лешик? В лесу он же говорил, что надо купить конфет… Хорошие дела…

— В левом отравленные! — страшным шепотом заявил Верка. — Точно, дядя Сурен!

— Не будем торопиться. — Он включил бритву. — Романтика хороша в меру, гвардейцы. (Ж-ж-ж-жу-жу… — выговаривала бритва.) Думаю, что все объяснится просто и не особенно романтично.

— Шпионы! — сказал я. — Тут не до романтики.

Он выключил бритву.

— Скажи, а я, случаем, не шпион?

— Вы?

— Я. Живу в подвале, домой не хожу, даю мальчикам странные поручения. Подозрительно?

— Вы хороший, а они шпионы, — сказал Верка.

— Никто не имеет права, — сердито сказал Сур, — обвинить человека в преступлении, не разобравшись в сути дела. Поняли?

— Поняли, — сказал я. — Но мы ведь не юристы и не следователи. Мы же так, предполагаем просто.

— Не юрист? Вот и не предполагай. Если я скажу тебе, что, возможно — понимаешь, возможно, — Киселев затеял ограбление? Горячка! Ты будешь считать его виноватым! А так даже думать нельзя, Лешик.

— Вот так так! А что можно?

— Изложить факты Павлу Остаповичу, когда он придет. Только факты. Долгонько же он…

Верка сказал:

— Он обещал быстро прийти. Говорит, освободится и живой ногой явится.

Сур посмотрел на часы. Я понял его. Он думал о Степке. Но кто разыщет Степку лучше, чем милиция?

Мы стали ждать. Сурен Давидович велел мне быть в кладовой, а сам пошел в стрелковый зал. Верка побежал во двор, высматривать капитана Рубченко. Я от волнения стал надраивать пистолет, только что вычищенный Веркой. Гоняя шомпол, заглянул в блокнот Сура.

7